В детстве, когда все мальчики хотели быть космонавтами, а девочки – киноактрисами, я хотел только одного: быть пионером-героем и погибнуть на площади.
Я уж не знаю, чего тут было больше: дурной театральности или настолько я был восприимчив к советской пропаганде — но факт остаётся фактом.
Мне хотелось самопожертвования и подвига.
Мы их биографии, пионеров-героев, проходили в школе. Про Орлёнка пели со сцены. И эта песня мне казалась прекрасной. «Орленок-орленок, взлети выше солнца!» И какая сейчас разница, что он никогда не был пионером.
На дворе стояли глухие семидесятые годы, а перед глазами стояли они: Павлик Морозов, Коля Миготин, потом – Лёня Голиков.
Я и сейчас ими восхищаюсь.
В какой-то книге в детстве я прочитал, как умирал один маленький король. Его приговорили к казни на площади, перед огромным стечением народа. «Можно выполнить только одну мою просьбу?» — сказал мальчик. «Какую?» - спросили его приговорившие. «Замените эти тяжёлые кандалы лёгкими серебряными цепочками», - попросил он. – «Я совершенно измучен, мне будет трудно идти к месту казни». И они заменили.
Когда он вышел на эшафот, цепочки звенели на ветру, и он сам стоял – стройный, вытянувшийся и светлый – в легкой рубашке апаш, на грубом дощатом эшафоте, где ему было дано погибнуть, – и в этом была его победа.
Понятно, что настоящие пионеры-герои, комсомольцы и просто беспартийные школьники гибли не так. Они погибали грязно и некрасиво. Осев на сухую сентябрьскую траву, зажимая рану в животе, под взглядом не матери, а родственника-убийцы. И рубашка убийцы пахла чем-то привычно тяжёлым и кислым.
Павлика Морозова убили в сентябре 1932 года, кулаки, среди которых были родной дед Павла и двоюродный брат мальчика, в лесу.
- Вкусно пахнет смерть, Павлюша?
- Ой, вкусно, дедушка! Осенью и грибами.
Но всё равно. Это как древнегреческая трагедия. Или даже — мифы древней Эллады.
Кронас тоже должен был сжирать своих детей, как только они рождались. А что ему ещё делать? Всё же помнят, что оракул предсказал ему, что он будет свергнут собственным сыном. А вы бы не сжирали в таком случае? Сжирали бы как миленькие! Но обманула революция Кронаса-кулака: вместо новорожденного сына Зевса она завернула в пелёнку камень, который Кронос в слепой ярости и проглотил. А сам он рос в укромном месте, пил козье молоко, ел ягоды. Потому вырос и отомстил. Низверг отца в преисподнюю. После чего стал единовластным хозяином Олимпа и даже учредил в честь своей победы Олимпийские игры.
То есть Олимпийский игры – это про убитого раньше бога-отца. (Это я замечаю в скобках.) В сущности, Зевс – это и есть Павлик Морозов. На старый лад. Только в нашем революционном случае Павлик-Зевс проиграл. И Кронас отказался жрать камень в пеленке.
Это всё дико, страшно и тошнотворно, но настоящий подвиг всегда пахнет мертвечиной и хтоническим ужасом. Но это же еще Христос сказал: «…Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его». Про близость евангельского дискурса и коммунистического – только ленивый не говорил. Я не ленивый: повторю ещё раз. Павлик Морозов был новым святым.
Странным, вымороченным, извращённым. Но святым.
А потом всей этой хтонической роскоши на смену пришли стиляги.
… Есть такой композитор – Владимир Мартынов. Он написал книгу «Конец времени композиторов». Суть которой можно свести к простой мысли: раньше была музыка надмирная (молитва-камлание-заговор), а потом она рассыпалась в личную музыку, музычку, сущую ерунду. Потеряв способность изменять и объяснять мир. И теперь мы живём в мире, в котором беззастенчиво, но зато честно объявлено о смерти Бога и крушении Космоса.
Чего уж удивляться тому, что грязные, по недели не мывшиеся пионеры-герои переоделись в брюки-дудочки, попугайские пиджаки и вспрыснулись Шипром, а их девочки – Красной Москвой?
- Мы все погибли, — говорят нам былые герои былых времён. — Обратились в прах. Рассыпались утаенным от колхозного начальства зерном.
Но – боже мой – как же хорошо, что больше не надо доносить на собственного отца и отсылать с помощью доблестных чекистов его в лагерь, только по той простой причине, что он кулак и не любит красный галстук. Красный петух ему понятен, красный пылающий над деревней закат тоже, а вот эта тряпочка, которая смогла разорвать их семейный мир пополам – нет.
Ну так пусть больше не будет ни кулаков, ни пионеров, ни героев, ни Зевса, ни Кронаса, ни надмирной музыки сфер.
А только личное честное справедливое к себе и другим существование, в котором мы найдём новый смысл и новый лад.
И если для этого дивного нового мира нужно принести жертву – то пусть ею буду я.
Я готов.
Но только с одним условьем: пусть на мне будут звенящие от ветра серебряные лёгкие цепочки вместо кандалов. И, разумеется, при большом стечении народа.
Вдруг кто-то средь него заплачет обо мне?